Как на войне

«Знакомьтесь — это наши сепары».

Довольно неожиданно услышать эти слова, адресованные украинским офицерам, которые воюют  в составе украинской же армии.

Я уточняю: «Были в ополчении, а потом поняли свою ошибку?» «Да, нет», — смеются  они – Мы из Луганска просто,  а сейчас защищаем свою землю от нечисти».

Веселым офицерам с виду около 30-ти, они — опытные военные, до начала АТО служили в украинской армии по контракту.

Разговор происходит в большом лагере украинской армии в Луганской области. Сюда корреспондент Hubs приехал вместе с группой волонтеров «Народный тыл».  Мы привезли продукты, воду, прицелы, одежду   и … пару берцев-ботинок на осень, которые надо протестировать в полевых условиях. Этот лагерь — место дислокации четырех воинских подразделений, среди них — армейский спецназ, где служат те самые «сепаратисты».

Фотографироваться парни наотрез отказываются, даже для того, чтобы развеять миф о трусливых луганских мужчинах, которые  предпочитают отсиживаться, пока другие проливают кровь за Донбасс.  «Наши земляки уже объявили на нас охоту».

Мы приехали   в лагерь к обеду, на улице уже было около сорока градусов жары. В грузовую машину садятся ребята, слишком тепло одетые для такой погоды: форма с длинными рукавами, перчатки, бронежилеты, каски, наколенники. Это группа, которая едет на задание. За пуленепробиваемыми очками выражения их лиц разглядеть практически невозможно.

Когда себе рою окоп,  сам не знаю – могила это будет или окоп все-таки tweet

Я общаюсь с простецкого вида сержантом, который просит, чтобы в тексте я его называла Степаном, в честь идеолога украинского национализма Бандеры. Интересуюсь: страшно ли еще бойцам или они уже привыкли к условиям? «Не,не страшно. Первые четыре дня было страшно, а теперь уже нет», — рассказывает он. И тут же себе противоречит. «Когда себе рою окоп,  сам не знаю – могила это будет или окоп все-таки», — объясняет  сержант.  Он показывает фото в телефоне: горизонтально вырытая яма в человеческий рост, а в ней — человек.

Через минуту он уже заливается смехом: «Мы часто говорим, что погода солнечная, идет град».

Степан — с Западной Украины, в родном городе у него остался сын,  который в этом году должен пойти в первый класс. Рассказывает, что служит уже четыре месяца, за это время ни разу не был в отпуске. «Мне надо всего дней десять — отправить ребенка в первый класс, помочь жене, чем смогу. И снова сюда», — говорит сержант. «Тут реально все мои. Ну,  если я буду дома, а они позвонят: так и так, в засаду попали, представляешь, каково мне  на душе будет?»

Степан мог бы давно уехать по состоянию здоровья, рассказывает паренек неславянской внешности — его сослуживец. В одном из боев сержанта  контузило —  отказался возвращаться, чтобы не бросать «своих».

Меня приводят в большую палатку, где живет группа Степана. У входа в нее стоит трофей — гильза от танкового снаряда величиной с полметра,  которую находчивые военные  переделали в пепельницу.  «Вот такими по нам и стреляют». В военном лагере много  других свидетельств войны: например, каска с десятком пулевых осколочных отверстий — такие выдавали, когда  ребята  уходили на фронт.

Быт  у солдат простой: с одной стороны — пять кроватей, с другой — стол, склад сухих пайков и «оружейный уголок». Гранатометы  собраны в одном месте, у каждого свое имя, почти у всех нецензурное. Тут же детские рисунки. Один из ребят показывает работу своего сына – подсолнухи, украинская армия, а  в небе Бог. «Все, как в жизни», — вздыхает.

«Говорят, Порошенко указ  выдал о ротации и нас скоро отправят домой. Слышали?», — устало спрашивает один из солдат, который минуту назад по телефону пытался выяснить, когда ему смогут предоставить отпуск.  Я ничего о таком не знаю, но все же киваю в ответ.

Главная тема разговоров с журналистами: предательство и непорядочность командования. Сложно понять, где в этих историях правда, а где — мифы, которые  рассказывают друг другу солдаты. Но не верить в истории, рассказанные чудом выжившим, просто не получается. Вот один из рассказов.

«Нам дают команду: вы должны пройти там-то и там-то. Допустим, по прямой  47 километров. А мы идем круг и проходим 210. А на утвержденной дороге — засада, потому что слили. Слили свои же».

Или история 21-летнего артиллериста,  которую мы публиковали на прошлой неделе. «У нас был бой однажды. Стреляли сильно. Нас сдали тогда.  Полковник и подполковник из одной украинской бригады. Снаряд упал, а они передают сепаратистам: «плюс один» или «минус один», вправо или влево. Это хлопцы из этой бригады сказали. Одного предателя поймали.  $125 000 при нем было, а второго так и не нашли».

Несколько дней назад Павел Данильчук, который  служит  в добровольческом батальоне «Азов» ,  написал  в  Facebook похожую историю. По его словам,  командование  настойчиво  посылало солдат брать укрепленный неприятелем населенный пункт.  «С утра передовая группа попала в засаду, — рассказывает Данильчук, — Наш утвержденный маршрут обстреляли достаточно точно градами и ураганами». Сам автор под обстрел не попал. «Мы задержались из-за двух поломок и поворота не туда».

Статус участника АТО — еще одна тема на которую рядовые военные готовы говорить часами. По словам одного из моих собеседников — он, находясь четыре месяца в «горячей точке» до сих пор не имеет такого статуса. «По документам я на полигоне, а если ранят  — напишут «самострел», — сокрушается военный.

На прощание Степан интересуется у меня, знаю ли я продолжение фразы  «Слава нації».  Я, разумеется, отвечаю:  «Смерть ворогам».  «Ответ неправильный», — смеется военный.  «Нужно говорить  «Капець Російській Федерації».